«Мы с огнем одного цвета». Кинув Европу к чертям, русский Иван ушел к своим

Честный разговор с добровольцем о смерти за родину, долге воина и победе

Я столкнулся с ним в столичной подземке пару лет назад. Это мой товарищ по военному училищу Иван Чернов, с которым мы не виделись лет тридцать. Знал, что Иван давно живет и работает в Европе. Конечно, разговорились и тогда он неожиданно предложил: «Давай пойдем добровольцами?» Я сказал, что подумаю, но так никуда и не пошел. А он собрался и ушёл на войну.

С Черновым мы встречались ещё несколько раз: и в окопах под Запорожьем, куда я приезжал, как военкор, и в Москве, когда он вернулся с медалью «За отвагу». И опять говорили о войне и мире.

Ты есть русский шпион, Иван

В тот момент, когда в Донбассе развернулись первые ожесточенные бои, Ивану Чернову стало понятно, что, если он не вернется в родную страну, грош ему цена, как русскому человеку и офицеру, которым он продолжал себя считать, даже живя за границей.

Впервые, с тех пор как Иван стал заниматься бизнесом, вначале в России, а затем и в Европе, он думал не о прибыли, а о чем-то большем, чем деньги. Оставалось только одно — послать европейцев к чертям и ехать на Родину. Чернов так сделал, и в дальнейшем ни капли не пожалел о своем решении.

— Сказать, что я не оценивал риски, оставляя дело, в которое вложил не только деньги, но и часть своей жизни, нельзя, — рассказывал он очень спокойно, было видно, что совершенно не жалеет ни об одном своем поступке. — За то, что я русский и в разговорах за границей не скрывал, что поддерживаю Россию, меня жестко прижали. Даже попытались пришить шпионскую деятельность. Пришлось всё бросить и уехать на родину.

Иван объяснил, что до этого наивно думал: если построил дом, платил налоги, зарплату сотрудникам, создал новые рабочие места, то должен стать за границей своим. Нет! Оказывается, так у них не работает.

— Я так и остался для них «этим русским», — без сожаления отметил он. — Зато здесь я свой.

Уйти на войну, как в пропасть шагнуть

О том, что решение уйти добровольцем на СВО далось не так просто — «взял и ушёл», Иван рассказал откровенно. По его словам, было сложно, даже страшновато, окунуться в войну с головой, как говорят, прямо в омут. Он какое-то время помогал нескольким подразделениям, доставлял гуманитарку. Затем ездил на «передок» в качестве фотографа-военкора, его иллюстрации часто печатались в «АиФ». Кстати, Чернов— фамилия известная среди журналистов советской школы. Отец Ивана, Виктор Чернов, был лауреатом премии World Press Photo. А это, среди фотожурналистов, как олимпийское золото. Но Ивану хотелось именно служить, как все, по-настоящему.

— Фотографировал я с детства. Люблю репортажи. Не люблю постановочных кадров, хотя без них тоже никуда. Но когда после командировок ко мне знакомые вполне серьезно стали обращаться — фронтовик, стало как-то не по себе. Какой я к черту фронтовик. Фронтовики на войне, а я только человек с фотоаппаратом, бывающий на «передке» по работе: приехал — уехал. Тогда-то я решил уйти добровольцем, но так, чтобы именно на передний край.

Иван рассказал, что фотоаппарат у него и сейчас с собой, но снимает редко, в основном боевая работа: несение службы на постах, подготовка оружия, рытьё окопов.

— Сначала командиры видели во мне корреспондента, но я настоял на своем и стал выполнять задачи рядового бойца. Напросился на передовую. Затем добился, чтобы ставили на боевые посты. Когда учился в военном училище во Львове, единственном в СССР, готовившем военных журналистов, нам говорили, что мы сначала военные, а затем журналисты. Через тридцать с лишним лет так оно и вышло.

А ты сам убивал?

На СВО Иван взял себе позывной Шумный. Мы там встречались, когда я приезжал в командировки. Много что обсуждали, но лишь недавно, уже, когда опять увиделись в Москве, я решился ему задать вопрос, который фронтовики не любят.

— Ты сам врага в бою убивал?

— Убить — не было самоцелью. Задача бойца — стоять до конца, не пропустить противника. Чаще приходилось вести плотный заградительный огонь, не дать врагу зайти на позицию ну, а кто попал, кто промазал — разбираться некогда. В бою врага надо уничтожать, по-другому не победишь. Это война.

— А ты не думал, что когда-нибудь самому придется умереть за родину. У тебя бы хватило решимости это сделать?

— Решимость умереть — сродни самоубийству. Погибнуть за Родину — другое... На войне, смерть кругом. Вот мы с тобой разговаривали «на передке», а нас с той стороны, возможно, уже и засекли. И запустили «птицу». Или загнали в ствол орудия снаряд, который через пару секунд разорвал бы на куски. Я видел, как это происходит. Только разговаривали с товарищем, а тут бах, осколок под каску влетел, и нет человека.

Пойми, страшно бывает всем, но, я считаю, если солдат перед лицом неизбежной смерти думает не о гибели, а делает то, что должен: стреляет, бросает гранаты, бежит в атаку, то он совершает свой личный подвиг. Отсюда как раз и растет решимость к самопожертвованию. А как пойдет дальше, тут на все воля божья.

У Ивана уже закончился контракт, и он вернулся в мирную жизнь. Чернов награжден медалью «За Отвагу».

Ставка больше, чем жизнь

Когда Иван рассказывает, как так получилось, сразу понимаешь, что сейчас со мной в центре столицы разговаривает Шумный.

Сильный взрыв оглушил бойца и словно вогнал на несколько сантиметров в землю. В двух шагах от Шумного зияла небольшая дымящаяся воронка. Она была похожа на дыру в земле, словно от удара лома, только с опаленными краями, из которой струилась нитка черной копоти.

От контузии звенело в ушах, и солдат не слышал звук винтов украинского тяжелого коптера «Баба Яга». Это она только что отбомбилась по их позиции и ещё кружила над лесополкой, фиксируя на камеру поражение цели.

Но Ивана сейчас это не волновало. К налетам он привык, а о том, что могут убить, даже не беспокоился, внутренне всегда был уверен, что этого не будет. Даже выдвигаясь на позиции, где по «открытке» (открытая местность — прим. ред.) надо было прошагать несколько сотен метров, он делал это уверенно и неспешно. Всегда контролировал боевую группу и слушал небо, пока остальные рысью перебегали под прикрытие «лесополки».

Сейчас Шумного больше всего беспокоил пожар, который начинал разгораться всё сильнее. И если его не остановить, то лесополосу и их передовой пост, прикрывающий основную линию обороны, огонь спалит дотла. Вдобавок, весь БК взлетит на воздух.

Как саламандра, крутился в огне

Обычно, заметив попытку тушить пожар, по группам российских солдат тут же отрабатывали украинские дроны-камикадзе. Три, пять, десять. Сколько надо, столько и прилетали, чтобы убить русских. Это на посту знали все, поэтому сбивать огонь бойцы не спешили.

— Надо подниматься и тушить, иначе рванет, — понял Иван, увидев, что ветер всё сильнее раздувает пламя, расползающееся по обрывкам маскировочных сетей.

— Прикинул, что если встать на крыше блиндажа в центре огня, то мой тепловой контур вражеский дрон в тепловизоре не выделит. Пламя меня скроет. Я поднялся наверх и быстро стал сбивать расползающийся огонь. По рации передавали дроновую опасность, «эфпевишки» шныряли по нашей «струне» (так бойцы называют лесополосы — прим. ред.) в поисках жертвы, прямо надо мной висел украинский разведчик, но оператор «птицы» не видел, что я делаю. Для него всё было красным, и я, и огонь. В итоге, огонь-то забил, но страшнее всего было выходить из этого пекла. Пока я там, мы с огнем одного цвета — красные. Выскакивая, сразу превращаюсь в мишень.

Шумный успел вырваться из замкнутого смертельного круга, и на несколько секунд раньше, чем прилетели убийцы-камикадзе, нырнуть в окоп. Несколько «эфпевишек» взорвалось, врезавшись в бруствер.

— Им было тяжело бить прицельно, — объяснил Иван. — Жар от потушенного огня меня всё равно защищал. Операторы дронов противника выдели, когда я, для них просто красная точка, выскочил из огня и побежал. В этот момент они могли меня достать, но я быстро спрыгнул вниз и исчез с камер их тепловизоров. Поэтому били наугад, вслепую.

Подвиг на войне — осознанная необходимость

Впрочем, как объяснил Шумный, когда мы разговаривали в Москве, в мирной жизни многое из того, что делал на войне, сейчас бы совершить не рискнул. Там же совершать, то, что на «гражданке» называют подвигом, заставляла необходимость.

— Многое из того, что делается на передке, мне бы и в голову не пришло повторить в мирной жизни. Но то, что здесь кажется невозможным, на войне вполне естественно. Я сейчас не представляю, как махал лопатой в центре костра, а вокруг летали украинские «эфпивишки», которые могли просто разорвать меня на куски. Но тогда это было естественной необходимостью, чтобы выжить самому и спасти других.

Шумный спокойно объяснил, что там, на передовой, все эти «накаты», «закрепы», дроны-камикадзе, «зажигалки», обстрелы — не больше, чем обычная рутина войны. Но, как это ни странно, именно её-то некоторое время не хватает после возвращения в мирную жизнь.

— Войну надо оставлять на войне, — словно обращаясь к себе, сказал Шумный.

Обидно! Но не жалею ни о чём

На самый конец разговора я оставил вопрос, который меня очень волновал.

— А что самое тяжелой было для тебя, когда вернулся домой? — спросил Ивана.

— Найти работу. Знаешь, что мне сказали, когда я обивал со своим резюме пороги разных контор в поисках работы? Участникам, кому за пятьдесят, будь у тебя хоть семь пядей во лбу, найти нормальную работу почти нереально. А у меня, как-никак, два образования: военное и РАНХиГС.

— Но ты же сейчас работаешь?

— Да. Спасибо, меня выручил друг.

— И кем работаешь?

— Водителем.

— Не жалеешь?

— Обидно. Но верни всё назад — поступил бы так же.